Мой ординарец Сережа Парамонов раздобыл у какой-то старушки пуховую перину, ватное одеяло, натопил печку так, что в комнате стало трудно дышать. Тишина, покой... Только где-то далеко беспрерывно бьют танковые пушки, бряцают гусеницы. Стараюсь определить, чьи машины - наши или немецкие. Наши идут с оглушительным грохотом, у немцев же - тихая, подкрадывающаяся поступь, у них более медленный ход.
         Постепенно засыпаю, несмотря на сплошной гул за окном. Разбудил меня зычный, задорный голос.
         - Мне нужен комбриг!
         - Тише, он спит, - взмолился Сережа.
         - Днем? А после войны что делать будем?
         - Сам командующий Рыбалко приказал.
         - Всех он укладывает! А я отказался...
         - Кто вы такой, чтобы нарушать приказ командующего?
         Ответа я уже не слышал. Хлопнула дверь, и кто-то тяжелыми шагами направился ко мне.
         - Эй, комбриг, вставай!
         Я открыл глаза. Надо мной стоял незнакомый человек в сдвинутой на ухо кубанке и в длинной бурке.
         - Вставай, хватит спать. Потолковать пришел...
         - Кто вы такой?
         Он засмеялся:
         - Я... Сашка Головачев, командир двадцать третьей мотострелковой бригады.
         Так вот он какой, знаменитый Головачев, мой сосед по корпусу! Наконец-то я увидел его.
         - Я по делу пришел, комбриг, - сказал он после того, как мы обменялись рукопожатиями. - Подари мне... танк.
         - Что?!
         - Подари, не будь жадным. - Он быстрым движением расстегнул бурку, извлек из планшетки карту, разложил ее на столе и подозвал меня. - Смотри, - указал он пальцем на извилистую линию. - Ты вот где стоишь, а тут - мой лучший друг полковник Драгунский, я - между вами...
         Головачев познакомил меня с задачей, которую перед ним поставил комкор. Она была действительно не из легких.
         - Ребята мои - орлы, каждый из них - стратег! Они на ходу ориентируются, как и где немца за жабры брать. Всего один танк мне нужен, понимаешь? Страху нагнать хочу, а там уж сами справимся. Ну, хохол, даешь или на Сорочинскую ярмарку сперва съездишь?
         Взвесив свои возможности, я решил помочь 23-й мотострелкогой бригаде.
         - Танки я не раздаю, но помочь могу. Головачев недоверчиво сощурил глаза.
         - Взвод, товарищ полковник, дам.
         - Взвод?! - подскочил он. - Танковый?! Правду говоришь?!
         - Разумеется.
         - Елки зеленые, да мы же!...
         "Елки зеленые!" - вспомнил я Архипушку Найденова и подумал: видно, на Брянщине это самое распространенное выражение.
         Сашка Головачев, он же "Чапаев", он же Батя, выскочил на улицу и тотчас возвратился со своим ординарцем. В руке ординарец держал большой узел.
         - Поставь, Петька, вот здесь, - указал полковник на свободный стул, а сам принялся освобождать стол.
         - Петька, скатерть-самобранку!
         В мгновение ока стол был накрыт.
         - Нежданный гость лучше жданных двух, - улыбнулся Головачев. - Садись хозяин, на брудершафт выпьем.
         Мы чокнулись, поздравили друг друга с освобождением Проскурова, затем подняли тост за наше знакомство.
         Беру в руки гитару. Слушая мелодию, Александр Алексеевич задумчиво вспоминает:
         - И мой отец страстно любил играть на гитаре.
         Полковник Головачев родился в рабочей семье на Брянщине. Школа, пионерский отряд, комсомол, учеба в ФЗУ, работа на заводе. Потом действительная служба, занятия в Объединенной военной школе имени ВЦИК. В 1939 году он участвовал в освобождении Западной Украины... С первых дней Великой Отечественной войны Головачев на фронте, командует танковой частью. Через год он комбриг 23-й мотострелковой. Западный берег Дона. Скованная льдом река. Смелый, дерзкий натиск - и головачевцы уже наносят сокрушительный удар противнику с тыла.
         - Вперед, за мной! - слышат бойцы голос своего любимого комбрига.
         Схватка за схваткой... Головачев все время в гуще боя. В марте 1943 года 23-я мотострелковая попала в окружение. Чтобы уничтожить ее, гитлеровское командование бросило свежие отборные силы. Бригаде, обессиленной в многочисленных боях, не удается вырваться из вражеского кольца. Комбриг принимает решение: пробиваться отдельными группами. Он намечает маршруты следования, назначает место сбора.
         Прощаясь с бойцами, Александр Алексеевич говорит:
         - Я буду прорываться последним и вынесу знамя бригады.
         Выход из окружения был нелегким. Шли днем и ночью. На двенадцатые сутки пробился и сам комбриг, Он вытащил из-под кожаной куртки красное знамя, развернул его и торжественно сказал:
         - Двадцать третья живет!
         Бригада продолжала громить врага. Она сражалась под Орлом, Белгородом, форсировала Днепр, с ходу вместе с нашей бригадой захватила аэродром под Васильковым.
         - Играй, чего умолк? - обращается ко мне Головачев. - Играй, комбриг, прошу...

         Пережитое, известно, навсегда остается с нами. Время лишь отсеивает второстепенное, мелкое, а главное видится еще острее. Наступает момент, когда отдельные отрезки жизни связываются в одну цельную картину, появляется желание рассказать обо всем этом.
         Звонит Головачев:
         - Как живешь, Шапкин? Отпыхиваешься?
         - Отпыхиваюсь. А ты, Чапай? Ты чуть не сгорел, ходят по миру слухи...
         - Чуть не в счет, - смеется он. - До Берлина рукой подать, ферштейн? Так что, надо уклоняться от всяких пакостей, ферштейн? Позвать переводчика?..
         В районе Лаубан против 23-й гвардейской мотострелковой бригады стали действовать свежие гитлеровские части. Начался ожесточенный неравный бой. Напирали немцы и на наши фланги, но мы решили помочь Александру Алексеевичу. Захватив с собой небольшую группу автоматчиков, мчусь на всех парах к нему. Меня встречает начальник штаба гвардии полковник Е. П. Шаповалов. Обстановка здесь гораздо тяжелее, чем я предполагал. Чуть ли ни каждый сантиметр простреливается гитлеровцами.
         - А где Головачев? - спрашиваю.
         - Вон там, - с тревогой указывает Евгений Петрович на маленький бугорок с кустарником. - Вы же его знаете, - добавляет полковник, как бы защищаясь...
         Из кустарника вниз по лощине бьет "максим". Между одной очередью и другой слышу знакомый голос: "Еще? Битте!", "Еще? Битте!"
         Фашисты в расстегнутых мундирах, в сверкающих на солнце касках, с прижатыми к животу автоматами ломаной цепью приближаются к высотке. Цепь редеет, однако не останавливается, подходит все ближе и ближе, окружает комбрига.
         Горсточка гвардейцев бросается навстречу немцам, засыпает их гранатами - лимонками. Взрыв за взрывом, а гитлеровцы все идут и идут...
         - Давай-давай сюда! - кричит Головачев, стреляя то в одну, то в другую сторону.
         - Ему надо помочь, - берет автомат Шаповалов.
         - Стойте, - останавливаю полковника. - Я его прикрою.
         Атака отбита. Головачев шумно жадными глотками пьет из ведра ключевую воду.
         - Никак не напьюсь, - жалуется он мне. - Уже уходишь?! Вот те и на! Может, пообедаем? Людей твоих накормим, по сто из энзэ выдам каждому. А тебе, Зоря, и свою порцию отдам.
         И ни слова о бое - будто его и не было, будто он не лежал только что за пулеметом и по нему не били со всех сторон озверевшие эсэсовцы!
         - Спасибо, Сашко, за гостеприимство, - отзываюсь. - Слышишь? Там меня уже ждет "обед", - киваю в сторону своей бригады, где разгорается бой.
         Перед вечером немцы предприняли новую атаку на 23-ю мотострелковую бригаду. Им удалось ворваться в четырехэтажное здание, в котором располагался штаб, и выбить оттуда охрану. Но самого комбрига, находившегося с радиостанцией на третьем этаже, взять не могли. Тогда они подожгли дом. Александр Алексеевич и тут не растерялся. Он на глазах оторопевших фашистов по веревке спустился вниз и с группой бойцов внезапным ударом одолел гитлеровцев.
         Я гордился храбростью своего боевого друга, мечтал вместе с ним первым войти в Берлин, однако вскоре нас всех потрясла ужасная весть: в районе немецкой деревни Логау осколок вражеского снаряда оборвал жизнь этого замечательного человека.
         На другой день все мы, его друзья, собрались на траурный митинг. Больших речей, как мне помнится, никто не произносил. Все знали заслуги Головачева перед Родиной. 23-я гвардейская мотострелковая, которой он командовал, прошла большой героический путь. Она сражалась с немецко-фашистскими захватчиками на полях России, да Украине, в Польше и теперь подходила к столице гитлеровской Германии.
         После траурного митинга машина с телом полковника Головачева взяла курс на Украину, в город Васильков, который он освобождал в ноябре 1943 года.
         Могила Александра Алексеевича всегда утопает в цветах. О ней нежно заботятся украинские дети, выражая этим горячую любовь к русскому человеку, отдавшему жизнь за их счастье.
         В Василькове ежегодно собираются слеты юных головачевцев. В школьных комнатах и уголках боевой славы нередко можно увидеть портреты дважды Героя Советского Союза А.А. Головачева. Тут же, как правило, в рамочке под стеклом приводится отрывок из его письма.
         "Я видел горечь первых поражений, а теперь испытываю радость наших побед, - писал он жене Нине Михайловне с фронта. - Я был всегда там, где жарко. Семь раз уже ранен. Если у меня не будет рук, буду идти вперед и грызть врага зубами. Не будет ног - стану ползти и душить его. Не будет глаз - заставлю вести себя, и все равно пойду в бой. Но пока враг топчет мою Родину - с фронта не уйду!"
         Он был таким!
         Провожая машину с телом моего друга, я вспомнил его яркую, пламенную речь в Бунцлау.
         В начале февраля 1945 года мы вышли к реке Бобер, к городу Бунцлау. Этот город имел для нас важное стратегическое значение: овладев им, мы получали возможность двигаться на Лаубан, Котбус, Дрезден, Берлин. Этими же дорогами в свое время проходил с русскими войсками гениальный полководец генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов.
         Гитлеровское командование приняло все меры, чтобы тут нас остановить. Лишь 10 февраля после решительной, продуманной и тщательно подготовленной атаки 56-я во взаимодействии с другими частями овладела городом.
         Вместе с Александром Алексеевичем Головачевым осматриваем исторические места. Подходим с ним к гранитному обелиску. Полковник Головачев читает вслух выбитые на нем слова: "До сих мест полководец Кутузов довел победоносные войска русские, но здесь смерть положила предел славным его делам. Он спас Отечество и открыл путь освобождения Европы. Да будет благословенна память героя".
         У обелиска стихийно возник митинг, посвященный памяти выдающегося полководца и славных русских воинов. На тридцатьчетверку младшего лейтенанта Андреева, которая первой достигла центра Бунцлау, один за другим поднимались ораторы. Наш начальник политотдела подполковник Большов, парторг роты автоматчиков Максименко, затем Головачев.
         Александр Алексеевич взволнованно, проникновенно говорил о славе русского оружия и от имени советских воинов дал клятву быть достойными своих предков-героев.
         - Вперед, товарищи! На Берлин, на Берлин! - закончил он свою речь, протянув руку вперед.
         Таким он и остался в моей памяти, этот русский человек.

Издание: Слюсаренко З.К. Последний выстрел. — М.: Воениздат, 1974.