10

         Санитарка с трудом тащила по заснеженной просеке раненого. [1]
         - Что, опять снайпер? - спросил Головачев.
         - Снайпер, товарищ комбат. Прохода от них нет.
         Командир батальона капитан Головачев [2], отряхнув снег с полушубка, спустился в штабной рубленый блиндаж.
         - Иван Степанович,- обратился он к начальнику штаба. Конкурс, что ли, нам объявить? На лучшее предложение борьбе со снайперами противника. Конечно, война есть война. На войне, как говорят, без потерь не бывает. Но все-таки очень больно они жалят. Нельзя же это терпеть.
         Начальник штаба, такой же молодой офицер, с аккуратно подстриженными усиками, оттенявшими его тонкие губы, тут же оторвался от карты, на которую наносил последние данные разведчиков о противнике, встал, и, как бы оправдываясь, заговорил:
         - Вы, товарищ капитан, сами говорили, что "кукушки" почти неуязвимы. Прячется на дереве. Себя без надобности не демаскирует. Один-два выстрела в день. Зато наверняка.
         - Нет, мы найдем на них управу,- ответил Головачев.- Не зря же нас учили борьбе со снайперами противника. Думаю, не зря. Понятно, что здесь свои особенности театра военных действий. Лес. Где этот проклятый снайпер сидит, не видно: Да если и обнаружишь - из пушки по отдельному дереву бить не будешь. А по площадям долбить - себе дороже. Вот и получается, что надежных средств мы пока не нашли. А надо найти! И надо быстрее учить людей борьбе с "кукушками". Это и ваша забота.
         - Вот в Сибири охотятся за белкой с собакой,- заметил начальник штаба.- Белка ж тоже на дереве сидит.
         - Белка не имеет пока снайперской винтовки,- улыбнулся Головачев.- А этот вооружен отменно. Пусти на него собаку, вмиг подстрелит, Головачев решительно махнул рукой.
         - Нет, тут серьезные меры нужны. Побольше б нам метких стрелков. Мы бы этих "кукушек" запросто извели. Пусть он стреляет, пусть. По чучелу. С первого выстрела никого и не убьет. А это уж моя забота, чтоб второго он не сделал.
         Капитан испытующе посмотрел на лейтенанта.
         - Молчишь, значит, согласен со мной.
         Пододвинул табуретку, резко опустился на нее.
         - Шутки шутками,- сказал серьезно,- но надо свою команду снайперов создавать. Одним нам, конечно, не осилить, но я поговорю с командиром полка.

         Финская кампания стала его боевой школой. На Ухтинском направлении наши войска вгрызались в долговременную оборону белофиннов. Бои шли упорные. Обе стороны цеплялись за каждый клочок земли. Командир стрелкового батальона капитан Головачев, удачно расположив роты на скатах двух сопок, пытался потеснить врага. Но мешали болота. Неожиданно ударили сорокаградусные морозы, и болота местами стали проходимыми. Дерзким ударом третий взвод второй стрелковой роты выбил противника с сопки, пройдя по доселе недоступной местности. [3]
         - Закрепиться! - приказал Головачев и для усиления выслал расчет со станковым пулеметом.
         Он лично проследил, чтоб взвод поглубже зарылся в землю.
         Выбрал удачную позицию для станкового пулемета. Показал, как лучше укрепить бруствер пулеметного гнезда, оборудовать укрытие для расчета.
         Весь день взвод отбивал яростные атаки противника. На утро обнаружилось, что белофинны не только спереди, но и сзади, и с боков. За ночь они пробрались по болоту и окружили сопку. В обед к нашему взводу прорвался один боец. Он шел вместе с поваром, пытавшимся доставить термоса с пищей. Повар погиб в пути. Боец смог захватить только один термос с пшенной кашей. Комбат приказал ему разделить ее на два дня.
         Бoeц передал наказ командира полка: держаться до последней возможности. Сейчас он не может ничего дать им в помощь, ни техники, ни людей. Нужны в другом месте. Но сопка очень важна, и скоро они их выручат.
         - Хорошо,- сказал Головачев.- Обещаем держаться, если даже не будет никакой возможности.
         Он обошел всех бойцов, объяснил положение. Каждого спрашивал:
         - Выдержим?
         И получал ответ:
         - Выдержим! Надо выдержать, раз приказ есть!
         Они продержались неделю. Боеприпасов - в обрез. Воды - вдоволь: днем они топили снег. А вот пищи - никакой. Бойцы валились с ног от усталости, от голода. Но отбивали по нескольку атак в день.
         И вдруг натиск противника ослаб. С утра - ни выстрела. Головачев послал в полк бойца для связи. Может, прорвется. Тот прошел и вернулся обратно. Принес полный термос пищи. Сообщил, что на Карельском перешейке оборона противника прорвана. Наши войска заняли город Выборг. Головачев приказал раздать еду всю сразу:
         - Будет пир горой.
         Вскоре протянули линию связи. Комбат распорядился оборудовать на сопке наблюдательный пункт. Подтянулись стрелковые роты.
         Наступление возобновилось.
         А еще через неделю командир батальона говорил бойцам:
         - Товарищи! Война кончилась. Заключен мир. Мы отодвинули границу от цитадели революции города Ленина на тридцать километров. Ленинградцы могут жить спокойно.

                           11

         "Милая мама, здравствуй! Не знаю, кто еще есть дома, но на всякий случай передаю привет всем - и Мане и Коле. Вы, конечно, знаете, что я воевал на севере".
         Александр отложил в сторону ручку и задумался. О чем еще написать матери? Что командовал он на войне стрелковым батальоном, и досталось им тяжелое Ухтинское направление. Нет, об этом лучше рассказать при встрече. Можно было бы еще написать, что брат Сергей тоже служит в армии. Но мама об этом, наверное, знает. Где-то на финском фронте был и сестра Варя. Но найти ее Александр не смог.
         Не мешало бы еще сообщить, что воевать ему пришлось по-разному. Были и успехи, случались и неудачи. Донимал сильные, небывалые в этих местах морозы. Единственное спасение - наши сибирские полушубки. Этого страна не пожалела. Об этом стоит сообщить родным. Пусть знают, как заботится народ об армии. А вот о том, как однажды в сильный мороз попали в окружение, пожалуй, писать не стоит. Не следует расстраивать маму и рассказами о том, что долго не могли связаться со своими частями, что питаться было нечем и пришлось отрезать от ремней кусочки кожи и жевать их. Ничего не поделаешь, на то она и война.
         Александр хотел написать, что противник им достался сильный. Умеет воевать. Особенно в своей лесисто-болотистой местности. Все искусные стрелки. Знают пользу маскировки. Это он учел для себя. Теперь будет обучать бойцов с большим толком. На своей шкуре испытал, что такое снайпер и вообще меткий стрелок. У нас иной пуляет в божий свет, как в копеечку. А ведь еще Суворов говорил, что пуля - дура. Ее куда пошлешь, туда она и летит. Так вот, надо иметь у себя бойцов, которые умели бы послать пулю туда, куда надо. Взять хотя бы наших сибирских стрелков. Они молодцы, Часто нас выручали. Особенно в борьбе с вражескими "кукушками".
         Он взялся за перо, написал коротко:
         "В общем, я прошел испытание огнем. Это как генеральная репетиция".
         И тут вспомнилась ему Любохна, их драматический кружок в Народном доме и бессменный добровольный режиссер Константин Леонтьевич Соколов. Умел он добиться от юных актеров хорошего исполнения. У них и спектакли шли с блеском.
         "Я получил практику воевать,- писал Александр.- Думаю, что это пригодится. Под огнем ведь совсем другое дело, Порой не так гладко получается, как на картах или на местности в мирное время, когда тебе не угрожает реальный противник, не экзаменует тебя огнем.
         Жду сейчас нового назначения. Думаю, что дела мои пойдут лучше. Есть уже что сказать бойцам, чему научить их. Когда обоснуюсь на новом месте, пришлю адрес.
         А пока остаюсь жив и здоров.
                                                                        Ваш Шурка".

         Это письмо пришло в Любохну в начале апреля 1940 года.
         А через месяц Александр Алексеевич Головачев получил назначение начальником штаба стрелкового полка и переехал с семьей в Коростень, а затем в Сколе. [4]

                           12

         Потом он часто вспоминал это время, когда с особой силой ощутил всю полноту жизни. В штабе работы - невпроворот. И все же он успевал вовремя справиться с делами, за всем проследить, все предусмотреть и еще оставить час-полтора, чтобы где-то около полудня заскочить домой. Вовка встречал его на пороге. Кричал:
         - Мама, папка пришел.
         И с размаху бросался в колени. Обхватывал цепко, не оторвешь.
         Иногда Александр, поиграв с сыном, оставался пообедать. Но нередко говорил:
         - Я в полку перекусил. Побегу.
         В мире было неспокойно. И все чаще Александру приходилось подолгу задерживаться на службе. Придя домой, он хмурился. Жалел, что сын уже спал. Тихонько ужинал на кухне, потом, сняв сапоги, на цыпочках проходил в спальню. Не мог удержаться: останавливался у детской кроватки и, склонившись, долго смотрел, как Вовка посапывал, разметавшись на матрасике. Осторожно поправлял одеяло, вздыхал. Про себя говорил:
         - Ну, что? Не дождался папки. Знаю, знаю, что надо приходить пораньше, да служба у меня такая беспокойная...
         Как-то, глянув на жену, невесело сказал:
         - Если так дело пойдет, сын скоро меня узнавать перестанет.
         - Да, он очень скучает,- сказала Нина.- Никак не ложился, все тебя ждал. Пообещала ему утром разбудить до того, как ты уйдешь на службу.
         Он был благодарен жене за то, что она понимала его. Но даже если в ее голосе звучал упрек, он не сердился. Знал: жена права. Лучше и приходить пораньше и с сыном видеться почаще. Но никак не укладывался во времени. В полк начала поступать новая техника. Автоматы, ручные пулеметы, минометы. Надо, чтобы каждый командир, каждый красноармеец быстро овладел штатным оружием. Для командиров важно еще позаботиться о новой тактике боя. Конечно, не одного его, начальника штаба полка, касается эта забота. Но разве он может не чувствовать особую ответственность не только как начальник штаба, но как фронтовик, человек, имеющий кое-какой боевой опыт.
         В полку три четверти личного состава пороху и не нюхало, А он за промахи, за то, что вовремя не доучил, не потребовал, уже расплачивался однажды кровью своей и своих подчиненных. Как жалел он тогда, на финском фронте, что до войны не сумел, или не успел обучить стрелковые отделения и взводы вверенного ему батальона умелому бою в траншеях, в лесу, в окружении. Учить этому как-то даже боялись. Чего, мол, там: мы не собираемся попадать в окружение. Будем врагу навязывать свою волю. А как попали, как поняли, что зажаты со всех сторон, и растерялись. Бойцы, да и целые Подразделения часто не умели действовать, скрытно, пренебрегали маскировкой, забывали о разведке. Теперь-то ему понятны эти ошибки. И кому же, как не ему, фронтовику, денно и нощно заботиться о том, чтобы избежать упущений, чтобы эти азбучные истины боя стали для всех законом. Чтобы новому оружию соответствовала и новая тактика. Особенно в ближнем бою.
         Он видел, сколько еще не сделано. А времени в обрез. В мире тревожно. Война пока идет на западе. Но ведь совсем недавно ее костры горели у наших границ - в Польше. А на финской границе? Там разгорелся настоящий пожар. С трудом его удалось погасить. И кто знает, когда враг снова навяжет нам бой? Через год, через полгода? может, сегодня, завтра? Надо спешить. Надо успеть встретить врага в наивысшей готовности. Каждый необученный боец - мишень для врага. Так говорил сегодня командир корпуса. Что же, он прав.
         Значит, спешить; учить и самому учиться, не давать себе и другим поблажек. А Вовка подождет. Вовка подрастет, поймет и простит.
         Сегодня были у него и расстройства и радости. С утра побывал на занятиях в третьей роте. И только нервы потрепал. Командир роты рацией не пользуется. Вообще и в поле ее не взял. Бойцы не окапываются, не маскируются.
         - Вы что, на прогулку людей вывели? - заметил Головачев.
         Дал вводную: "противник" атаку взвода отбил, вынудил, перейти к обороне, забросал минами…
         - Ройте траншеи, а то всех вас перебьют.
         У нескольких бойцов не оказалось даже малых саперных лопат.
         Только на взгорье широкоплечий скуластый боец ловко орудовал лопатой. Он уже по пояс ушел в землю. Глядя на него, и все отделение, обливаясь потом, углубляло траншею.
         Головачев быстрым шагом приблизился к бойцу.
         - Как фамилия? - Гнев его еще не прошел, и вопрос прозвучал резковато.
         - Красноармеец Попков, товарищ капитан.
         - Молодец, Попков! Где учился окопы рыть?
         - На Карельском перешейке, товарищ капитан. Там, можно сказать, потруднее было. Снег, земля мерзлая. А на болотину попадешь,- вода досаждала. Но рыли. Там, если не окопаешься, - смерть верная.
         Головачев оживился, присел на бруствер и стал внимательно наблюдать за умелыми действиями бойца. А когда он окопался, командир вынул из кармана кисет и протянул его Попкову:
         - Закуривай.
         - Спасибо. Закурить, можно сказать, оно бы не мешало, только траншею тянуть дальше надо. Командир отделения придет - не пожалует.
         - Ничего,- заверил его Головачев.- С отделенным я договорюсь. Если же он не уступит, сам тебе траншею закончить помогу. А с белофиннами я тоже воевал, места мне знакомы,
         - А-а! - протянул боец, свертывая самокрутку, - то-то, я вижу, капитан прямо на меня путь держит. Выходит, можно сказать, побратимы. Меня ведь молодые солдаты чудаком кличут. Зачем, дескать, раньше времени пот лью. Вот, мол, придет война, тогда и попотеем.
         - Неужели так и говорят? - удивился Головачев.
         - Встречаются, можно сказать, и такие. Только я им в ответ: "Братцы! Это не в шутку сказано: "Тяжело в ученье - легко в бою". Я эту присказку, можно сказать, на своих боках испытал.
         - Верят?
         - Кто верит, а кто и нет. Это ведь трудно, когда, можно сказать, пуля не свистит, в землю зарываться.
         - А когда засвистит, поздно будет,- сказал Головачев.
         - То-то и оно. Я, товарищ капитан, две войны прошел.
         На Халхин-Голе успел побывать и на Карельском перешейке. Можно сказать, академию закончил. Пуля, она быстро учит. Теперь вот жду увольнения в запас. Отец с матерью одни дома остались. Можно сказать, каждый день ждут помощничка.
         - Теперь недолго им ждать,- успокоил Головачев. А сам подумал: "Вот уволится он в запас, уедет к себе домой, и вместе с ним укатит его боевой опыт, его солдатская сноровка. Как же мы не бережем, не умеем использовать это богатство!"
         Головачев распорядился, чтобы рота не теряла времени на переход в казарму. Обед ей привезли в поле. Головачеву тоже принесли котелок с супом. Взяв его, капитан подсел к группе бойцов.
         - Не помешаю?
         Командир отделения, тот, с которым хотел "договориться" капитан, вскочил на ноги.
         - Садись, садись, что ты! - замахал на него рукой Головачев.- Тут все люди свои. Даже вижу общих знакомых.- Он кивнул на Попкова.- О чем разговор?
         - Да вот,- прожевывая кашу, сообщил Попков.- Спор у нас возник. Может, разрешите, товарищ капитан. Ребята слыхали, да и в газетах об этом было, будто на Карельском перешейке снайпера - "кукушками" их прозвали - больно нас донимали. А я толкую, что зря "кукушкам" этим такую славу создали. Понятно, кто труса любит праздновать, для того они страшны. У страха, можно сказать, глаза велики. А если с серьезностью к ним подойти, то вполне с этой "кукушкой" можно справиться. Главное, как в любом деле, не паниковать. У нее, "кукушки"- то, можно сказать, свои уязвимые места есть. Ведь "кукушка" эта один раз выстрелила - и все. Она уже себя выдала. Теперь для нее это дерево, где она сидит, можно сказать, не спасение, а гибель. Потому как если я ее обнаружил, то она от меня не уйдет. Я, братцы, не хвастаясь, скажу: в Сибири жил. Белку в глаз одной дробиной, можно сказать, бил.
         Головачев посмотрел на бойца. А ведь этот сибиряк и его, начальника штаба, не в бровь, а в глаз ударил. Ведь многие поначалу побаивались этих "кукушек". Думали: нет сил справиться с ними.
         - Как рассудите, товарищ капитан? - не унимался боец.- Кто из нас, можно сказать, прав?
         Головачев решил, что разговор об опыте боев очень полезен, и тут же встал на сторону Попкова.
         - Да! - решительно ответил он.- Переоценил кое-кто этих "кукушек". Совсем не так страшен оказался "черт", как его малевал противник, да и кое-кто из нашего брата. На всякий яд, говорят, имеется противоядие. Вся соль в том, чтобы суметь найти это противоядие.
         - Вот и я так думаю, - повернулся к красноармейцам боец. - Это ведь как у нас в деревне, когда, бывало, на кулаках бьются. Каждый, можно сказать, норовит какой-нибудь подвох супротивнику подстроить, чтоб его ошеломить и побить. А ты сумей не растеряться, ответить на подвох, обезвредить, можно сказать, его и свою линию провести. Опять возьми те же бои на Карельском перешейке, да и в других местах по всей линии от Петсамо до Выборга. Местность болотистая, лесная. Не всюду, можно сказать, пройдешь. Противник все мало-мальски доступные места минирует. Можно сказать, мин не жалел. Основная ставка на нее, на мину, была. А наши кое-кто подрастерялись. Я, товарищ капитан, далеко не беру, потому, не знаю. Я о своем брате, бойце, говорю. Были, можно сказать, такие, которые перед миной этой струхнули. Идет и заранее дрожит: ой, подорвусь. И, конечно, подрывается. Тут, можно сказать, никакой мистики или там суеверия нет. Чего боишься, от того и повалишься.
         - Это верно,- поддержал бойца Головачев.- Ведь с этой миной сколько способов есть совладать. Только с подходом, с толком надо. Ее можно снять. Это раз. Можно обойти. Два. Можно расстрелять. Из минометов там или артиллерией. В одном месте снял, а в другом, где противник не ждет, поставил.
         Попков поскреб ложкой котелок, отправил остатки гуляша в рот и с аппетитом облизал ложку.
         - Плесните-ка чайку, братцы,- подставил он кружку.- Я вот, можно сказать, все думаю,- отхлебнув глоток, повернулся он к капитану,- с чем фашисты к нам пожалуют?
         Низенький круглолицый боец, которого в роте звали "колобком", метнул сердитый взгляд на Попкова.
         - Через край хватил, Иван. Все дельно шло, а тут занесло. С Германией у нас договор. Зачем людей зря пугаешь?
         Попков не обиделся, не повысил голоса, а продолжал все в той же манере доброй беседы.
         - Про договор знаю, Федя,- повернулся он к "колобку".- Не о том речь. Не сунутся - нам легче. Но мне еще отец говорил: немец, он точный расчет любит. И вот посмотри: ударил по Польше - выиграл. По Франции ударил - какая страна: - опять выиграл! Это с весов нельзя сбрасывать. Вот, значит, меня интересует: если он полезет, с какой каверзой его я дело иметь буду? Чтоб впросак, можно сказать, не попасть. У японцев - скрытность, у финнов - мины и "кукушки". А этот с какого боку меня брать будет? И чем я ему отвечу? Еще Суворов говорил: каждый солдат должен понимать свой маневр. Вот об этом я и толкую.
         "Колобок" вовсе не намерен был уступать в споре.
         - Зря ты голову ломаешь, Иван. Побереги ее для дома. А какой враг будет и как его бить - на это командиры есть. Они тебе все скажут и приказ дадут. Только исполняй справно.
         - Что ж я, можно сказать, чурбан безмозглый, что ли? - обиделся Иван.- Исполнять по-разному можно. Вот я, к примеру, из винтовки, не хвалюсь, сам знаешь, могу в яблочко попасть. Прикажет командир снять какую фигуру, я сниму. А другой пулю, можно сказать, за молоком пустит. Тоже вроде выполнил приказ - стрельнул. А толк какой? да что с тобой говорить?! Он отвернулся от "колобка", спрятал ложку за голенище кирзового сапога, сунул котелок в вещевой мешок. И все же не утерпел, обратился к капитану Головачеву.
         - Нас, товарищ капитан, начальство, можно сказать, редко своим присутствием жалует. Разве что на смотре да при построении. Там до него не дотянешься. У меня к вам вопрос есть.
         - Говори, не стесняйся,- подбодрил его Головачев.
         - Вот я, как вы уже слышали,- начал Попков, - можно сказать, винтовкой овладел. Что стрелять, что врукопашную. Сумею. Автомат знаю. Ручной и станковый пулемет, не совру, тоже мне знакомы. Мины же для меня, можно сказать, темный лес. Боюсь к ним прикоснуться. А хотелось бы...
         Он помолчал, испытующе посмотрел на притихших товарищей.
         - Вопрос мой к чему сводится? Нельзя ли с минами меня свести с глазу на глаз. Чтоб овладеть, значит, этим делом. На курсы какие, что ли, определиться. А то гложет меня, можно сказать, сомнение: ежели опять воевать придется, ведь мины эти проклятые опять мне на пути попадутся. Поперек дороги встанут.
         - Попадутся,- подтвердил Головачев.- Обязательно попадутся.
         - Как же быть? - доверительно смотрел в глаза капитану Попков.- На Карельском перешейке я от них, можно сказать, страху натерпелся. Неужто снова перед ними дрожать? Учиться надо. Чтоб раскусить их премудрость.
         - Учиться надо,- сказал Головачев.- Это верно. И мы уже пересмотрели нашу программу. А кроме того, создаем специальную группу. Чтобы назубок минное дело освоили.
         - Вот это подходяще, - улыбнулся Попков.- Нельзя ли мне в эту группу?
         - Подумаем,- Ответил Головачев.- Наверное, можно.
         - А я что говорил! - вступил в разговор командир отделения.- Подождать надо. Все образуется.
         - Не недосуг мне ждать,- ответил Попков.- Мне, можно сказать, увольняться скоро. Отслужил свое. Вот и хочу домой с полным запасом знаний прийти.
         Бойцы начали подниматься с земли. Время обеденного перерыва истекало...

         Вернувшись в штаб, Головачев увидел на столе кипу бумаг, которые нужно было читать, подписывать и нести на доклад командиру полка. С досадой подумал, что опять Вовка ляжет спать, не дождавшись отца. Но из головы не выходил сегодняшний разговор с бойцами. И, выполнив все неотложные дела, Головачев не утерпел, зашел к замполиту полка. И просидели они дотемна. Еще по пути в штаб думал Александр: такие бойцы, как Иван Попков,- клад для полка. Попков уже видел реального противника. Уже кланялся пулям. Он - живая агитация. И за маскировку, и за разведку, и за изучение оружия ближнего боя. Как же мы этот агитационный материал еще слабо используем!
         Об этом он и сказал заместителю командира полка по политчасти. Сказал, как всегда, прямо и откровенно:
         - У нас ведь и на фронте так бывало. Замечал я у себя в батальоне, что политработа порой бьет как-то мимо цели. Конкретности, что ли, мало. Призываем: "Выполним задачу!" Собрания проводим, речи говорим. Все согласны: выполним. А как выполним? Теперь-то я понимаю, что нам, коммунистам, надо направить политработу на развитие у бойца и командира сметки, объяснить на примерах, а их предостаточно, что враг хитер и коварен, что против него надо уметь воевать. Пропагандировать такие умелые действия, чтобы не создавалось ложное представление о силе противника. Вот сегодня мне один боец преподнес предметный урок.
         - Глас народа - глас божий,- пошутил замполит. Но Головачев продолжал серьезно:
         - Не мне вас учить, Константин Прокофьевич [5], но стоило бы собрать таких бывалых - бойцов. Создать из них группы агитаторов. Проинструктировать, конечно. Думаю, была бы польза. Вот сейчас новое оружие поступает. Разъяснить его достоинства тоже надо. А кто сделает это лучше бойца, побывавшего уже в бою? Он силу автомата да миномета на себе испытал, на своей, как говорят, шкуре.
         Головачев говорил горячо, убежденно, доводы его были вескими, и они вскоре пришли к общему выводу взяться за новое дело сообща.
         А бойца этого, Попкова, хоть сейчас командиром отделения ставь,- сказал в заключение беседы Головачев.- Ладно, об этом я уже сам позабочусь. Переговорю с командиром дивизии. А вы подумайте над тем, что жизнь диктует. Пора всерьез поставить пропаганду опыта бывалых воинов.

                           13

         В ту ночь Головачев уснул поздно. Сначала - затянувшийся разговор с женой. Он убеждал ее на лето уехать к матери в Алексеевку. Вовке всего четыре года. Пусть мальчишка отдохнет в деревне, набегается вволю. Да и сама она ждет второго ребенка. С матерью ей будет легче. А здесь - одна. Он не может пока вырвать для нее и часа в день. И облегчения не предвидится.
         Нина не хотела и думать об отъезде.
         - Опять без тебя. Какая же это семья? Ты здесь, я - там. Нет… Если уж будет невмоготу, тогда...
         Головачев не стал спорить. Сел в уголке за свой столик, пододвинул стопку учебников. Для него это стало незыблемым правилом. Как бы ни был занят, в конце рабочего дня час или два учебе, подготовке к экзаменам в академию. Конечно, если удастся поступить - это опять разлука с семьей. Иногда слышишь, жены говорят мужьям: "Хватит жить порознь. Не хочу расставаться". Чудачки. Будто военный человек может сам распоряжаться своей судьбой.
         Шуршали, переворачиваясь, страницы. Когда Головачев оторвался от книг и взглянул в окно, где-то за краем земли все погрузилось в темноту. Лег и мгновенно уснул. Как в бездну упал.

         Проснулся он от резкого стука в окно. Нина встала, пошарила рукой на столе, ища спички. Когда она зажгла свет, Александр уже надевал сапоги. Откуда-то издалека доносился резкий гул, будто раскаты грома. Потом ударило ближе. Задребезжали стекла в окне.
         Погаси лампу,- сказал Александр.- Уже светло.
         - Шурик, что это? - Нина бросилась к мужу.- Что-то мне боязно.
         - Не знаю. Видишь, связной прибежал ... Может, учения, а может, и нет. Всякое может быть. Граница - рядом. Я в штаб… В случае чего - береги детей ...
         Головачев давно привык думать уже о двух ребятах. О Вовке и Юре, если родится мальчик, или Оле, если будет девочка.
         Пока добежал до штаба полка, понял: казармы бомбила фашистская авиация. Эскадрильи две-три, не меньше. Сбросив бомбы, самолеты зашли на второй круг и обстреляли казарм из пушек и пулеметов. Ушли безнаказанно.
         Над казармами медленно оседала пыль. Одно крыло было сильно разрушено. Маленькое здание штаба полка уцелело. Головачев вбежал в свой кабинет. Окна выбило взрывной волной. На столе, на полу валялись осколки стекла. Телефон оказался исправен.
         - Дежурный? Объявили боевую тревогу?
         - Так точно.
         - Где командир Полка?
         - Еще не прибыл.
         - Батальоны выводить в места сосредоточения. Полный боезапас. Я следую с первым батальоном.
         Отдав распоряжение о переводе штаба на командный пункт полка, об организации разведки и устойчивой связи, Головачев присоединился к первому батальону [6], походная колонна которого медленно вытягивалась из города. Там он узнал, что командир полка был ранен при бомбежке, когда ехал в штаб. Головачеву пришлось взять командование полком на себя.

         С запада доносился гул артиллерийской канонады.
         "Танки! - вспомнил Головачев.- В первую очередь нам встретятся танки. И такая встреча для многих может оказаться неожиданной. К артиллерии, к пулеметам, даже к самолетам уже привыкли. А вот танки - это гораздо сложнее".
         Головачев распорядился, чтобы командиры предупредили всех о возможной встрече с танками и приняли необходимые меры для отражения вражеской атаки.
         Танки появились в полдень, когда красноармейцы сумели уже отрыть окопы для стрельбы с колена. Как ни подготавливал их Головачев, но танковая атака произвела столь устрашающее впечатление, что левофланговая рота дрогнула [7]. Многие повыскакивали из окопов и побежали по чистому полю, став легкой добычей танковых пулеметов и пушек.
         Головачев бросился на левый фланг.
         - Стойте! Куда вы? Перебьют, как куропаток. Назад, в окопы! За мной!
         Скорее всего его не слышали среди разрывов снарядов и треска пулеметов. Но вид носившегося по полю командира с пистолетом в руке, его энергичные жесты подействовали на бойцов. Они остановились, а потом пошли за командиром, понимая, что он выводит их из-под огня.
         Спрыгнув в только что оставленные ротой окопы, Головачев приказал открыть огонь по следовавшей за танками вражеской пехоте. Танки прошли через окопы, не причинив вновь занявшим их бойцам особого вреда. Только и потерь пулеметы да пушки на пустыре покосили. Так это уж сами подарок врагу сделали.
         Танки врага прошли, а пехоту бойцы отсекли. Винтовочным и пулеметным огнем из окопов. Пришлось танкам возвращаться и еще утюжитъ окопы. Но тут полковая противотанковая батарея подоспела, три танка были подбиты.
         В окопах стало спокойнее.
         - Теперь до утра не сунутся, обожглись,- решил Головачев.- Пора, товарищи, нам и пообедать.
         По одному, пригибаясь в мелких ходах сообщения, потянулись бойцы с котелками и термосами к укрывшейся в овражке полевой кухне.
         Ночью Головачев вернулся на командный пункт полка. Доложил в вышестоящий штаб обстановку. Потом, склонившись над картой, стал прикидывать варианты боя на завтра.
         К утру разведчики привели пленного.
         - Уверяет, что с рассветом танки снова. пойдут в атаку,- доложил командир взвода разведки, угрюмый, с обострившимися скулами лейтенант.
         - Это мы и без него знаем,- сказал Головачев и обратился к пленному:
         - Какой части?
         Немец молчал.
         - Возиться с ним нам некогда,- решил Головачев.- Отправьте его в штаб дивизии. И будем готовиться к отражению атаки.
         На этот раз противник начал с артиллерийской подготовки. Полчаса немецкие артиллерийские батареи гвоздили позиции полка. По два захода сделала авиация. Потом появились танки. Оставшиеся в живых два наших артиллерийских расчета, не смогли нанести им большого урона. Танки снова прошли через окопы первой линии. Но пехоту, как и вчера, удалось отсечь плотным ружейно-пулеметным огнем.
         И тут на командный пункт поступило распоряжение: - Отходить!
         - Как отходить? - кричал в телефон разгоряченный боем Головачев.- Мы еще можем держаться. Подкиньте патронов снарядов, поддержите артиллерией.
         Но трубка неумолимо требовала:
         - Отходить! Справа и слева прорвались немецкие танки и мотопехота. Вот-вот они замкнут круг.
         Выход из боя прикрывал первый батальон. Головачев, находясь на опушке леса, руководил отходам подразделений. Видно было, как по взгорью на шоссе спускались немецкие танки. Будто из-под земли вырос перед ним проворный сержант с потемневшим от пыли лицом.
         - Товарищ капитан, разрешите обратиться?
         - О6ращайтесь,- машинально ответил Головачев.
         - Сержант Попков.
         - А, старый знакомый,- улыбнулся капитан. Он обрадовался ему и пожалел, что, ничем, кроме улыбки, не может сейчас выразить эту радость.- Что, у тебя?
         - Руки чешутся, товарищ капитан. Видите, танки выходят?
         - Вижу. Ничего, хорошего от них не жду. Связи с артиллерией нет. Даже указать цель не могу.
         - Товарищ капитан,- глаза Попкова азартно заблестели,- сюрпризик бы, можно сказать, им оставить на дороге Я говорю: мины, в шахматном порядке. Тогда бы и оторваться легче смогли.
         Головачев еще раз посмотрел на сползающие в лощину танки.
         - Заманчиво, но невыполнимо,- угрюмо сказал он. Минеров у нас под рукой нет. Да и мин сейчас не сыщешь.
         - Товарищ капитан! - горячась, не сдавался Попков. Я ж умею. За две недели, что, вы меня на курсах держали, кое-чему научился. И мины у меня четыре в запасе есть. Разрешите?
         Капитан Головачев понимал, что, четырьмя минами вражеские танки не остановишь. На хоть попугать...
         - Разрешаю! - коротко бросил он.- Возьмите в помощь бойца.
         - Есть! - уже из лесу донеслись слова Попкова.- Возьму.
         Телефонист продолжал вызывать командира артиллерийского дивизиона.
         - "Фиалка"! "Фиалка"! Я - "Тюльпан".
         Нет ответа. Головачев решил уже сматывать линию. Но тут телефонист встрепенулся:
         - "Фиалка" ответила, товарищ капитан.
         Головачев передал координаты танковой колонны противника. Подумал: "Наверное, не успеют накрыть огнем". Но только он сел в коляску мотоцикла, как над головой полетели снаряды. Не удержался, сказал телефонисту:
         - Молодцы! - И потребовал: - Соедините меня с комбатом один!
         Он отдал распоряжение отходить поротно. Дождался, когда на опушку вышла последняя рота, сказал водителю:
         - Трогай!
         - Казалось, он совсем забыл о Попкове и его минах. Он поминутно оглядывался назад: все ли ушли, не остались ли раненные. И вдруг сзади, от шоссе донесся взрыв. Головачев различил его среди сотен других взрывов. Все-таки он его ждал.
         - За первым взрывом последовал второй, третий и, наконец, четвертый.
         - Молодец, Попков,- сказал Головачев, но за шумом мотоцикла водитель, кажется, его не слышал.
         Вспомнилось, как полк покидал город, в котором много лет стоял мирным гарнизоном. Когда обстановка осложнилась, командование сразу же распорядилось об эвакуации семей военнослужащих. Головачев уже не мог попасть домой. Но он все время думал о семье и сумел послать бойца, чтобы тот помог жене взять с собой самое необходимое, проводить ее до поезда, посадить в вагон. И вот на плацу военного городка ветер гоняет клочки бумаги.
         Дома начальствующего состава пусты. По пути Головачев успел заскочить в свою квартиру. Всюду следы спешных сборов. Из Вовкиной кровати взято только одеяло. Одежда в шкафу не тронута. Посуда на месте. Все как было позавчера. Он убедился, что семья эвакуирована. Куда? Никто ему не мог сказать. Далеко ли они успели уехать? И добрались ли благополучно до места назначения? Об этом приходилось только гадать. И еще ждать и надеяться. Он не знал, где будет завтра и что станется с ним. Чувствовал только, что эта разлука с женой и сыном продлится долго. Ведь войска отступали.

         По пыльной, растрескавшейся под знойным солнцем дороге шли бойцы. Измученные, усталые люди глядели угрюмо. Многие не понимали, почему они отходят, откуда у врага такая сила. А рядом по обочинам дорог, по лесным опушкам уныло шагали беженцы. Они несли с собой то, что успели захватить впопыхах: у кого за плечами связанное бечевкой одеяло, у кого - подушка. А иной брел и вовсе налегке, опираясь на вырубленную в лесу палку. В большинстве своем это были пожилые люди, старики. На попечении их остались теперь дети, и они шли в надежде, что армия скоро остановит врага и будет возможность где-то устроиться и передохнуть.
         Чем больше Головачев смотрел на эту картину, тем тяжелее становилось у него на душе. Он думал уже не только о своих детях и о своей семье. Немым укором ему и его бойцам были эти изможденные, выбивающиеся из сил старики, с ребятами на руках ищущие убежища. Злоба к врагу закипала в его сердце. Ему хотелось остановиться, вот здесь, сейчас и сказать этим убитым страхом людям, что он ляжет кость со всем полком, но не пустит дальше врага. Но он не мог это сказать. Он получил приказ отходить. И все его помыслы были направлены теперь к тому, чтобы скорее занять отведенный полку рубеж, что есть сил ухватиться за него и держаться.          Пусть каждый держится, крепко держится, говорил он себе, и тогда мы устоим.

                           26

         На рассвете 5 августа 1941 г. в районе речки Синюха 146-й горнострелковый полк 44-й стрелковой дивизии вступил в бой с передовыми частями 17-й немецкой армии [8].
         К этому дню на южном участке советско-германского фронта создалось критическое положение. В начале августа моторизованные корпуса 1-й танковой группы противника прорвались к Первомайску - в тыл наших 6-й и 12-й армий. С юга-запада в этот же район вышли войска 17-й немецкой армии. Таким образом, подразделения 6-й и 12-й армий, не успевшие отойти из района Умани, оказались окруженными.
         Начальник штаба 146-го горнострелкового полка капитан Головачев ночь провел во 2-м батальоне, организуя противотанковую оборону. Он лично проверил готовность расчетов противотанковых ружей, заставил углубить пулеметные ячейки, на левом, открытом, фланге оборудовать эскарп. Вернувшись на КП полка, он умылся студеной водой, зачерпнутой адъютантом прямо из речки. Отфыркиваясь, долго тер плечи, шею, грудь, смывая въевшуюся за сутки пыль. Вода струйками сбегала по спине, по животу, приятно холодила. Побрившись, капитан наскоро без аппетита проглотил несколько ложек пшенной каши, принесенной бойцом и поставленной в котелке на сколоченный из неструганых досок стол. Сон сморил его. Он приказал телефонисту, сидевшему в углу у аппарата разбудить его в случае необходимости, повалился на топчан, на котором сидел, и тотчас уснул.
         Его разбудили через полчаса.
         - Товарищ капитан! Товарищ капитан!- тряс за плечо дежурный телефонист.- Срочно. Из тыла полка.
         Головачев взял трубку. Первые же слова, услышанные им, окончательно прогнали сон.
         - Танки! Нас атакуют танки,- кричал, надрываясь, начальник тыла полка.- Товарищ капитан! Они появились внезапно. Они...
         Телефонист долго еще тряс трубку, звал, посылал сигналы. Связь оборвалась.
         - Где командир полка?- спросил Головачев по штабу.
         - Только сейчас звонил из первого батальона.
         - Доложите, что я направился в тыл полка. Попытаюсь организовать круговую оборону.
         Головачев бросил против прорвавшихся танков противника разведчиков полка, взвод охраны, хозвзвод и другие подразделения штаба. К полудню полк занял круговую оборону. Возвращаясь в штаб, Головачев заметил на взгорье группу бойцов, спешно зарывающихся в землю.
         - Какой роты?- спросил он.
         - Первой, можно сказать, непромокаемой,- отозвался боец и, выбросив лопату земли, поднял взгляд. Он узнал Головачева и доложил:- Сержант Попков. Готовимся встретить танки, товарищ капитан. Вся рота здесь, можно сказать.
         От первой роты осталось всего два неполных взвода. Головачев обошел позиции, приказал срочно восстановить связь со штабом. Когда вернулся к Попкову, отделение уже заканчивало оборудование огневых точек. Капитан прыгнул в окоп.
         - Молодцы!- похвалил он.- Вот везде бы так.
         Сержант устало опустился на дно окопа.
         - Сколько я этой земли за два месяца перелопатил, сказал он,- одному богу, можно сказать, известно. А что толку, товарищ капитан?
         - Жив остался - это самое главное. Родная земля тебя, можно сказать, сберегла,- в тон Попкову заметил Головачев. - И за это ей сердечное спасибо.
         - Это-то так,- согласился Попков.- Жив, можно сказать, остался. И сейчас спрятаться от врага я, верно, спрячусь. А чем бить его! Ведь ежели я его не побью, он дальше пойдет. А бить нечем.
         Головачев увидел в нише противотанковую гранату, бутылку с горючей смесью.
         - Но ты, сержант, я вижу, кое-чем запасся,- сказал он.
         - Э-э! Что это,- вздохнул Попков.- Две противотанковые гранаты, можно сказать, на отделение. Обе взял себе, чтоб даром не пропали. И еще две бутылки с горючей смесью. Одну напарнику своему отдал. Есть у меня тут надежный боец крепкой породы. Ну, что это! Самое большее, если повезет, подобьем два танка. А остальные? Остальные нас до смерти утюжить будут. Пулей их не возьмешь.
         - Надо держаться,- только и сказал в ответ Головачев.
         - Знаю, что надо. Будем держаться.
         Пожелав старому знакомому успехов, капитан выбрался наверх, и скорым шагом по лощине пошел к штабу полка. Из далека доносился надсадный рев танковых моторов.
         "Только бы продержаться до ночи,- думал Головачев.- Только б продержаться".
         Но до ночи продержаться не удалось. В полдень немецкие танки вышли на командный пункт полка. Капитан Головачев с группой бойцов из роты связи, разведчиками и несколькими оперативными работниками штаба пытался удержаться в еще накануне наспех вырытых окопах. Уже спрыгнув в окоп, вспомнил: в штабе остался ящик с ручными гранатами. Он возил его с собой про запас. "На черный день",- шутил всякий раз, укладывая тяжелый груз в машину вместе со штабной документацией. И вот этот черный день наступил.
         - В штабе гранаты! В ящике. Сюда, живо!- приказал он подвернувшемуся под руку бойцу.
         Гранаты разобрали мгновенно. Головачев отпихнул ногой пустой и не нужный теперь ящик. Ему досталось пять гранат. Одна связка. Всех, кто получил гранаты, он строго предупредил: по одной их использовать бесполезно. Только связками. И под гусеницу. Или в моторную часть. Он не был уверен, все ли выполнят эти его указания. Очень велик соблазн воспользоваться каждой гранатой отдельно. Все-таки пять ударов врагу, Глядишь, одна из гранат попадет в точку. А то, что это будут для танков пять булавочных уколов, многие еще не осознали тогда. Головачеву и самому стало вдруг жаль расходовать сразу все пять гранат. В лучшем случае он мог бить один танк. А если промахнется, то и ни одного. И останется совершенно беспомощным перед защищенным броней врагом.
         Нарастающий гул заставил его поторопиться. Под рукой не оказалось проволоки. Он поискал ее глазами. Взгляд упал только что отброшенный ящик. Минуту назад он казался бесполезным. А сейчас? Ящик был скреплен проволокой. Сбивая в кровь руки, Головачев вырвал ее с гвоздями, туго обвязал собранные вместе гранаты. Попробовал, примеряясь: "Годится!"
         ...Темная громада танка повисла над окопом. Провозившись с гранатами, он чуть не прозевал врага. Теперь только один выход: опуститься на дно окопа и ждать. Если повезет и не засыплет землей, тогда один шанс - мгновенно бросить связку гранат вслед уходящему врагу. Скрежет танковых гусениц резанул по сердцу. За ворот струйкой посыпался песок. Но окоп выдержал. Только стало темно. Словно в одно мгновение день сменился ночью. И тут же посветлело. Значит, прошел. Головачев, спружинив, поднялся и метнул связку.
         Взрыва он не слышал. По брустверу окопа полоснула пулеметная очередь. Больно обожгло щеку, он мешком свалился в траншею. Успел заметить, что над ним снова нависло черное днище танка. Разворачиваясь, он скрежетал гусеницами. На этот раз окоп не выдержал. Сверху обрушилась земля ...
         Очнувшись, Александр подумал, что танк все еще стоит над окопом. Было сумрачно. Потом он различил низкий купол неба и тучи, подгоняемые ветром. Он попытался освободиться от навалившейся на него земли, но только ощутил невыносимую боль во всем теле и застонал. Когда снова открыл глаза, неба уже не увидел. Но как тихий приглушенный шепот донеслись сверху чьи-то слова:
         - Эй, друг! Жив, что ли?
         Какой-то боец спрыгнул в окоп, стал сбрасывать с него землю. Потом, взвалив на плечи, приподнял его и бережно переложил на бруствер. Вылез наверх сам, повозившись, поднес к губам Головачева флягу:
         - Выпей, полегчает.
         Головачев машинально сделал глоток. Вода оказалась с песком. А может, еще раньше в рот ему набилось песку. Поэтому он сплюнул.
         - Пей, пей,- настаивал боец.
         Он сделал еще глоток. Песок захрустел на зубах, но он проглотил эту смесь воды и земли. Боец пошарил в темноте рукой, нащупал вещмешок и, приподняв Головачева, положил тугой комок ему за спину. Все это Головачев воспринимал как сон. Peaльность началась с того момента, когда боец, наклонившись над ним, вгляделся в лицо, узнал его и воскликнул:
         - Товарищ капитан? Вы ли это? Вот, можно сказать, встреча…
         Головачев открыл глаза, посмотрел на бойца и тоже узнал его.
         - Попков ... Ваня ...
         Он попытался подняться.
         - Лежите, лежите, - остановил его Попков.- Вам надо отдохнуть.
         С минуту они сидели молча.
         - Это хорошо, что вы застонали,- сказал Попков.- А то бы я запросто, можно сказать, мимо прошел. А тут слышу: стонет кто-то.
         Силы возвращались к Головачеву. В серой мгле он различил темный силуэт танка, застывшего метрах в пяти от окопа.
         - Хорошо, что танки отбили,- с облегчением выдохнул он.
         - Это ваш?- кивнул на танк Попков.- Я тоже один умиротворил. Жаль, что один,- вымолвил он.- Больше гранат не было.
         Они прошли мимо подбитого танка. Головачев быстро отыскал командный пункт полка. Увидев его, командир обрадовался.
         - Жив! Ты действовал дерзко. Молодец. Танковую атаку удалось отбить, но потери у нас большие.

                           27

         Вскоре полк получил приказ отходить в район Умани. Головачев возглавлял группу бойцов, прикрывавших выход из боя. Всю ночь сдерживали натиск противника. Многие бойцы были ранены и передвигались с трудом. В короткой балке группа остановилась на привал. Поровну поделили имевшиеся в мешках запасы продуктов. Позавтракали. Перевязали раненых. Только к полудню соединились с полком. Головачев по привычке уточнил потери. В результате трехдневных упорных боев в полку оставалось около роты пехоты и двадцать человек начальствующего состава. Вечером 10 августа 1941 года остатки полка были стянуты к штабу 12-й армии. Здесь же, в районе Умани, к этому времени находилась и часть штаба 6-й армии, группа офицеров штаба 44-го горнострелкового полка [правильно - 44-й горнострелковой дивизии]. [9]
         Ночь Головачев использовал на то, чтобы как-то восстановить боеспособность полка. На пополнение рассчитывать не приходилось. Но он сумел раздобыть немного боеприпасов, главным образом патронов. Приказал точно учесть и экономить гранаты, против танков применять только связки.
         Бой начался ранним утром 11 августа 1941 года. К вечеру выяснилось, что вся группа опять попала в окружение. Всю ночь разведчики искали брешь в войсках противника. Кольцо оказалось плотным. Командующий 12-й армией генерал Понеделин, принявший на себя командование группой окруженных советских войск, поздно ночью собрал командиров подразделений и частей. Он объявил, что придется вести бой в окружении и одновременно готовить удар для прорыва позиций противника и соединения с войсками фронта.
         Пять дней прошли в непрерывных боях. Сколько еще можно продержаться? На исходе боеприпасы. Нет продовольствия. После совещания командного состава группы генерал Понеделин принял решение создать отряд добровольцев для прорыва кольца окружения и выхода к своим. Головачев попал в этого отряда. Смельчаки получили задание: прорваться запад, идти в направлении Белой Церкви, связаться со своими войсками, доложить обстановку и просить помощи для выхода из окружения подразделений 12-й армии.
         В ночь на 18 августа отряд из ста пятидесяти человек приступил к действию. Прорываться без поддержки артиллерии и минометов было трудно. К тому же командир отряда приказал экономить боеприпасы. Без нужды не стрелять. Бить по конкретной цели. Бой начался одновременно в нескольких местах. Генерал Понеделин на двух направлениях имитировал прорыв. Но у немцев оказалось достаточно артиллерии и минометов, чтобы накрыть огнем все три участка. К утру 18 августа отряд вышел из окружения, потеряв при этом своего командира и до половины личного состава.
         Сержант Попков не отходил от Головачева.
         - В трудный час,- твердил он,- старым, испытанным можно сказать, бойцам лучше держаться вместе.
         Головачев не возражал. Он еще не оправился от контузии и был благодарен сержанту за помощь…

         Три дня шли на север, к Белой Церкви. Двадцать третьего августа, к исходу дня, сержант Попков принес первую весть о том, что Белая Цepкoвь занята противником и бои идут под Киевом и Черкассами. Головачев понял, что существовало два кольца окружения. Вырвавшись из одного, они остались в другом и находились теперь в тылу противника. Надо идти к фронту. Ближе всего к Черкассам. В ту же ночь отряд повернул на восток….

         В конце августа, потеряв в боях еще несколько человек, они убедились, что в направлении Черкасс пройти им не удастся. Впереди открытые степные просторы. Все видно как на ладони. Они стали доступны даже для авиации противника.
         После совещания с командирами Головачев решил возвращаться обратно. В леса. Туда, где осталась основная группа. В пользу возвращения говорило все. Штабу армии легче связаться с фронтом. Его будут искать. Возможна выброска воздушного десанта или радистов для связи. А мелкой прорываться через фронт без поддержки со стороны своих войск - это все равно, что идти на гибель.
         В начале сентября отряд вернулся в тот лес, где оставался штаб 12-й армии. Но там никого не оказалось. На отдых отвели один день. И вновь двинулись на восток, к Днепру.
         10 сентября отряд вышел к реке в районе Чигирина….

         Издание: С.Борзунов, Я.Ершов. Всего одна жизнь. "Советская Россия", Москва - 1976 г.
         Фотографии Алексея и Нины Головачева из архива Н.Г. Бобылева и материалов Дятьковского музея боевой славы.

         Примечания:

         [1] - Повесть "Всего одна жизнь" является не документальным, а художественным произведением, и поэтому здесь, наряду с реальными, введены и вымышленные персонажи, наряду с реальными событиями, есть и то, чего в действительности не было.
         Однако данная повесть имеет определенный интерес, поскольку является, пожалуй, единственным произведением, где описываются действия 44-й горнострелковой дивизии в начальный период войны. Кроме того, в данной повести написано о боях частей 6-й и 12-й армий в окружении еще за 7 лет до выхода в свет документальной легенды Е.Долматовского "Зеленая Брама".

         [2] - назначен командиром 1-го стрелкового батальона 25-го стрелкового полка 44-й Краснознаменной стрелковой дивизии с 12 января 1940 г.

         [3] - 44-я дивизия после разгрома на дороге Рате, Суомуссалми в начале января 1940 г. была доукомплектована и до конца войны (март 1940 г.) занимала боевой порядок вдоль границы с Финляндией по линии н.п. Ратевара, Пурас, проводя отдельные вылазки вглубь территории Финляндии. Напряженных боев на этом участке до конца войны не было.

         [4] - По окончании советско-финляндской 44-я дивизия в апреле 1940 г. прибывает к новому месту дислокации - район г. Коростень Житомирской обл. А в марте 1941 г. передислоцируется в район гор. Долина, Болехов Станиславской обл. В том же марте 1941 г. Головачев назначен командиром 4-го отдельного разведывательного батальона 44-й стрелковой дивизии (место дислокации г.Болехов).
         В апреле-мае 1941 года при переходе на штат горнострелковой дивизии 4-й отдельный разведывательный батальон расформировывается и с 13 мая 1941 г. капитан Головачев назначается начальником штаба 146-го горнострелкового полка, который располагается в гор. Сколе. (Приказ по 44-й дивизии №0030 от 25 мая 1941 г.)

         [5] - военный комиссар 146-го горнострелкового полка батальонный комиссар Белош Константин Макарович.

         [6] - В горнострелковом полку, согласно штата, батальонов не было. Основной структурной единицей были горнострелковые роты.

         [7] - 146-й полк прикрывал направление Верецкого перевала в Карпатских горах на границе с Венгрией. Соответственно никакого чистого поля, никаких танковых атак не было. Первый бой на участке обороны 146-го полка произошел с венгерскими частями только утром 30 июня 1941 г.

         [8] - Бои за с.Новоархангельск на реке Синюха продолжались с 1 по 4 августа 1941г. В этих боях 44-я дивизия должна была прорвать оборону немецкой 16-й моторизованной дивизии и подошедшей ей на помощь моторизованной бригады Лейбштандарт "Адольф Гитлер". 4 августа обескровленная и не имевшая противотанковых средств 44-я дивизия была раздавлена танками и сброшена в реку Синюха.

         [9] - После боя на левом берегу реки Синюха 4 августа, остатки 44-й дивизии 5 августа отошли в район села Подвысокое. Именно там, а не в районе Умани, находились штабы 6-й и 12-й армий. Организованное сопротивление окруженной советской группировки было прекращено 8 августа.